[Ingvild]

Есть в этом своя, особая прелесть - сидеть в полутемной кухне с едва знакомым человеком. Разговаривать неторопливо, будто впереди не пара часов до рассвета, когда нужно будет взять себя в руки и умирающей улиткой ползти на пары, а вечность в миниатюре. Как писала все та же Полозкова, которая с таким упорством лезет в голову: "Мы ели сыр/запивали его крепленым/скидывались на новое по рублю". Только у нас на рассохшейся столешнице, застеленной дешевой, липнущей к коже, клеенкой - вермут и дешевая шоколадка, выданная на сдачу. И в этом - тотальном безденежье, серой неопределенности, невыносимой усталости - есть своя, необъяснимая прелесть.
И пожалуй, именно сейчас, когда каждый день наполнен какой-то болезненностью, ощущаешь себя по-настоящему живым. Молодым. Именно сейчас, сколько бы мама не говорила о том, что "все еще впереди".
Мы говорим о Стругацких и странной светлой надежде, что проскальзывает в каждой, даже самой безнадежной их книге; о нынешних кинопремьерах и концертах, на которые не с кем сходить; о трубочном табаке и его преимуществе перед сигаретным.
Мы, старики-зануды для окружающих, рассказываем друг другу свои любимые стихи. И от его хриплого, болезненного чтения Ахматовой и Цветаевой у меня что-то щемит в сердце. Собирается комком в горле, когда я вижу, с каким вниманием он слушает моих любимых Маяковского и Есенина. Когда мы на пару, по строчке читаем волшебные произведения Гумилева; когда поем старые английские баллады вперемешку с Мельницей, Фроловой, классикой русского рока.
Я его почти люблю. Вот такого, в растянутой выцветшей футболке и привычкой протирать ее краем стеклах очков, с недельной щетиной и дешевым табаком с отвратительным запахом. Совершенно не похожего на принца из сказки.
Мы говорим о чужих странах. О душной атмосфере Праги, так мастерски выписанной в "Големе"; о странных, но завораживающих архитектурных изысках знаменитого Гауди; о пафосном античном Эфесе и Ликейской тропе.
Говорим о самых безумных своих мечтах. Мне почему-то хочется плакать после того, как он сдавленным голосом признается, что после "Марсианских хроник" Брэдбери мечтает высаживать на Марсе стройные зеленые рощи. Или о том, что всегда хотел работать в парке развлечений.
О тех моментах, в которых хотелось бы провести вечность. Я помню залитую теплым заходящим солнцем дорогу до горизонта, теплый асфальт под босыми ступнями, ее голос, легкомысленно фальшивящий, самый прекрасный голос на свете. Он - двое суток в поезде рядом с ней. Нам обоим страшно, что эти яркие когда-то воспоминания выцветают как старые фотографии.
Почему же ты кажешься мне ближе всех на свете, полузнакомец, чье имя я узнала только пару часов назад?
Хочу запомнить это; спрятать в дальний уголок памяти, чтобы пронести через всю жизнь это ощущение счастья.

@темы: настроенческое